Владимир Путин — темное восхождение к власти

В прессе поднялась волна слухов о том, что из русского издания журнала GQ исчезла скандальная статья Скотта Андерсона «Владимир Путин – темное восхождение к власти», которая посвящена расследованию террористических актов в России в конце 90-х и основана на интервью с бывшим сотрудником российских спецслужб Михаилом Трепашкиным.

Вот эта статья. Это главные новости России. Сделайте выводы самостоятельно.

«Владимир Путин – темное восхождение к власти»

2009.09.06  Автор: Скотт Андерсон

Перевод статьи:

Десять лет назад Россия была потрясена серией загадочных точечных взрывов, повлекших за собой гибель сотен людей. За ними последовала волна страха и террора, которая сделала тогда почти не известного Владимира Путина самым властным человеком в стране. Но были вопросы относительно природы этих взрывов — волнующие улики, свидетельствующие о том, что организаторы могли работать на правительство. В последующие годы люди, подвергавшие сомнению официальную версию событий, один за одним умолкли или скончались. За исключением одного. Скотт Андерсон нашел его.

Первое взорванное здание было казармой в Буйнакске, в которой проживали российские солдаты и их семьи. Это было ничем не примечательное пятиэтажное здание на окраине, и когда грузовик со взрывчаткой взорвался поздней ночью 4 сентября 1999 года, этажи наваливались друг на друга до тех пор, пока не превратились в груду горящих обломков. Под ними были погребены тела 64 человек — мужчин, женщин и детей.

Перед рассветом, 13 сентября в прошлом году я покинул гостиницу в центре Москвы и поехал в рабочий район на южной окраине города.

Прошло 12 лет с тех пор как я бывал в российской столице. Везде понастроили новые стеклянные и стальные здания, строительные краны стояли всюду, и даже в 4 часа ночи шумные казино вокруг Пушкинской площади работали вовсю и Тверская была забита внедорожниками и BMW. Яркое впечатление от поездки – те колоссальные изменения, которые Россия, чья экономика была «разогнана» нефтедолларами, испытала за девять лет — с тех пор как Владимир Путин пришел к власти.

Но этим утром я ехал на место в «старой» Москве, в маленький парк, где когда-то стояло грязноватое девятиэтажное жилое здание по адресу: Каширское шоссе, дом 6/3. В 5:03 утра 13 сентября, 1999 года, ровно девять лет до моего визита, дом 6/3 по Каширскому шоссе было взорвано бомбой, которая была спрятана в подвале. 121 жилец этого здания погибли во сне. Этот взрыв, который произошел спустя девять дней после взрыва в Буйнакске, был третьим из тех четырех взрывов многоквартирных домов в России в том сентябре, в которых были убиты примерно 300 человек и от которых страна погрузилась в панику. Это были одни из самых смертоносных террористических нападений в мире перед 11 сентября. Обвиняя террористов из Чечни, новый премьер-министр России, Владимир Путин, приказал начать наступательную операцию с применением тактики выжженной земли против отколовшейся республики. Благодаря успеху этой операции прежде неизвестный Путин стал национальным героем и быстро захватил полную власть в российской стране. Этот контроль так и продолжает оставаться у него.

Там, где стоял дом 6/3 по Каширскому шоссе, теперь — аккуратные клумбы. Они окружают каменный монумент, на котором вырезаны имена погибших и стоит православный крест. На девятый юбилей взрыва собрались три-четыре местных журналиста, за которыми наблюдала пара милиционеров в стоящей недалеко машине, но делать никому было нечего. Вскоре после пяти часов группа из пары десятков людей — в основном молодых, скорее всего, родственники погибших, пришла поставить свечи и положить красную гвоздику на монумент, но тут же быстро ушли. Кроме них, этим утром появились только двое пожилых мужчин, которые были свидетелями взрыва и которые рассказали для телевизионных камер, как это было ужасно, какой это был шок.

Я увидел, что один из стариков расчувствовался, когда стоял перед памятником, он неоднократно вытирал слезы. Несколько раз он отворачивался и куда-то шел целеустремленно, как будто пытался уйти, но не получалось. Каждый раз он останавливался у деревьев на краю парка и неизбежно возвращался к памятнику. Наконец, я завел с ним разговор.

«Я здесь недалеко жил», — сказал он. — «Меня разбудил шум. Я примчался и…» Он был крупный мужчина, бывший моряк, и он беспомощно развел руки над клумбами. «Ничего. Ничего. Вытащили мальчика и его собаку. И все. Все остальные уже умерли».

Но, как оказалось, у старика были личные связи с трагедией. Его дочь, зять, и внук жили в доме 6/3 по Каширскому шоссе, и все они погибли в то утро. Подведя меня к памятнику, он показал их имена на камне, отчаянно протирая слезы. Затем он сердито прошептал: «Говорят, что это сделали чеченцы, но это ложь. Это были люди Путина. Всем это известно. Никто не хочет говорить об этом, но все знают».

В том и загадка души современной власти России, которая до сих пор не разрешена. Во время ужасов сентября 1999 года предстал ли Путин гневным ангелом России, решительным человеком, который передавил врагов страны и вывел народ из кризиса? Или же кризис был фабрикован в угоду Путину, как способ, через который секретные органы России возвели «своего» к власти?

Этот вопрос важен, потому что если бы не было взрывов того сентября, трудно представить себе, как Путин мог бы занять положение, которое он занимает сейчас: важное лицо в международных делах и правитель одной из самых мощных стран в мире.

Странно, как мало людей за границами России хотят знать ответ на этот вопрос. Вероятно, что несколько силовых структур провели расследование этих взрывов, но ни одна из них не опубликовала результаты. Среди американских законодателей мало кто проявил интерес в этом деле. В 2003 году Джон Маккейн объявил Конгрессу, что «до сих пор есть надежные утверждения, что российская ФСБ играла роль в этих действиях». Но кроме этого, ни американское правительство, ни американские СМИ не проявили желания вникнуть в это дело.

Это кажущееся отсутствие интереса распространяется теперь и на Россию. Сразу после взрывов многие в России публично подвергали сомнению государственную версию событий. Эти голоса замолкли один за другим. В последние несколько лет многие из тех журналистов, которые расследовали эти происшествия, были убиты или умерли при подозрительных условиях – так же как и двое депутатов парламента, которые принимали участие в работе следственной комиссии. Тем временем создается впечатление, что почти все, чья версия отличается от официальной версии, теперь или отказываются говорить, или отреклись от прежних заявлений, или мертвы.

Во время моего пребывания в России в прошлом сентябре я попытался поговорить со многими — журналистами, юристами, исследователями, работающими по проблеме прав человека — которые принимали участие в поиске ответов. Многие наотрез отказались говорить со мной. Другие неохотно согласились, но ограничились только перечислением несообразностей в изложении определенных обстоятельств дела; если я настаивал, они допускали только, что дело остается «спорным». Даже старик в Красноярском парке подчеркивает стесненную атмосферу, окружающую эту тему. Хоть он с готовностью согласился на вторую встречу, во время которой он хотел познакомить меня с другими семьями погибших, которые не доверяли государственной версии событий, он передумал.

«Не могу», — сказал он, когда перезвонил мне через несколько дней. «Я поговорил с женой и шефом, и оба сказали, что если я встречусь с тобой, мне конец».

Я хотел узнать, что он имел в виду, когда сказал «конец», но старый моряк повесил трубку до того, как я успел спросить. Без сомнения, частично его сдержанность можно понять, вспоминая участь того мужчины, для которого подтверждение заговора о взрывах стало личной миссией: Александра Литвиненко. Из своей лондонской ссылки бывший агент КГБ вел в прессе непреклонную кампанию против путинского режима, обвиняя его во всяческих преступлениях и в коррупции — но самое главное в том, что именно Путин организовал взрывы жилых домов.

В ноябре 2006 года весь мир смотрел, не отрывая глаз, на то, как Литвиненко получил смертельную дозу радиоактивного полония, видимо, во время встречи с двумя агентами российской спецслужбы в баре лондонской гостиницы. До того как Литвиненко умер от отравления — что заняло 23 мучительных дня — он подписал заявление, в котором он недвусмысленно обвиняет Путина в преступлении.

Но Литвиненко не работал над делом взрыва жилых домов в одиночку. За несколько лет до того как он был убит, Литвиненко попросил другого экс-агента КГБ помочь ему найти ответы на вопросы бывшего сыщика криминальной милиции по имени Михаил Трепашкин. У этих мужчин было довольно-таки сложное совместное прошлое — в 90-х годах один был послан разделаться с другим, но в итоге именно Трепашкин, работая в России, обнаружил многие из самых тревожащих фактов дела.

Трепашкин тоже вызвал гнев властей. В 2003 его отправили в убогую тюрьму в уральских горах на четыре года. Но к тому времени, как я приехал в Москву в прошлом году, его уже выпустили. Через посредника я узнал что у Трепашкина были две маленькие дочки и жена, которая очень желала, чтобы он не занимался политикой. Сопоставляя эти факторы с тем, что его коллегу недавно убили, а его самого бросили в тюрьму, я ожидал, что мои попытки поговорить с ним будут такими же безуспешными, как мои разговоры с другими оппозиционерами.

«Да, он поговорит», — уверил меня посредник. «Единственный способ остановить Трепашкина — это убить его».

9 сентября, спустя пять дней после взрыва в Буйнакске, преступники взорвали жилой дом на улице Гурьянова в Москве, в скромном юго-западном районе города. Вместо бомбы на грузовике устройство было спрятано на нижнем этаже дома, но результат был одним и тем же — взрыв разрушил все восемь этажей и убил 94 спящих жителей.

И именно с улицы Гурьянова началась всеобщая тревога. В течение нескольких часов, несколько русских чиновников начали усиленно намекать на то, что террористы из Чечни несут за это ответственность, и страну привели в состояние повышенной боевой готовности. В то бремя как тысячи милиционеров расспрашивали — и в сотнях случаев, арестовывали — любого человека, похожего на чеченца, жители жилых домов по всей России организовались для патрулирования. Призывы к мести звучали во всех политических кругах.

По просьбе Трепашкина наша первая встреча состоялась в переполненном кафе в центре Москвы. Первым появился один из его помощников, а потом, минут через двадцать, прибыл Трепашкин — в сопровождении своего псевдотелохранителя, мускулистого молодого человека, остриженного под ёжик, с непроницаемым взглядом.

Трепашкин, хоть невысок, плотно сложен — свидетельство того, что на протяжении жизни занимался различными боевыми искусствами — и до сих пор очень видный в свои 51. Но чертой, наиболее привлекающей внимание, является его неизмеримо насмешливое выражение лица. Оно издавало дружелюбие и мгновенно располагало, хотя я мог себе представить, что тот, кто сидел напротив него при допросе, когда он работал в КГБ, наверняка смутился бы.

Несколько минут мы болтали о повседневных вещах – о необычно холодной погоде в Москве в то время; об изменениях, которые я заметил со времени моего предыдущего визита, — и я чувствовал, что Трепашкин оценивал меня, решая, сколько сказать.

Потом он стал рассказывать мне о своей карьере в КГБ. Он проработал большую часть своей карьеры в качестве сыщика криминальной милиции по контрабанде древностей. Он был в те дни, абсолютно лоялен Советской власти — и особенно КГБ. Трепашкин был настолько предан Советскому Союзу, что он даже поддерживал группу, которая пыталась предотвратить приход к власти Бориса Ельцина и сохранить советскую систему.

«Я видел, что это будет конец Советского Союза», объяснил Трепашкин в кафе. — «Но даже более того — что случится с КГБ, со всеми нами — для кого это было всей жизнью? Я видел только надвигающееся бедствие».

И это бедствие пришло. С распадом Советского Союза Россия погрузилась в экономический и социальный хаос. Одним из особо разрушительных аспектов этого хаоса связан с огромным числом русских офицеров КГБ, которые неожиданно пришли в частный сектор. Некоторые начали работать самостоятельно или присоединились к тем самым мафиям, с которыми они раньше боролись. Третьи подписывали контракты в качестве «консультантов» или силовиков для новых олигархов или старых коммунистических партийных боссов, которые отчаянно хватали любую возможную ценность, принадлежащую России, и одновременно расхваливали «демократические реформы» президента Бориса Ельцина.

Трепашкин наблюдал за всем этим с довольно интимного дистанции. Оставшись в ФСБ (русском преемнике КГБ – прим. ред. журнала) следователь нашел, что отличить преступные деяния от политики правительства становится все труднее.

«В деле за делом», сказал он, — «было «сливание». Мафии работали с террористическими группами, но потом след вдруг вел к бизнес-группе или даже к государственному министерству. И тогда неясно — это до сих пор уголовное дело или черная операция, имеющая официальную санкцию? И что же на самом деле значит «официальная санкция» — ведь кто же действительно правит?»

Летом 1995 года Михаил Трепашкин начал работать над заданием, которое навсегда поменяет его жизнь и приведет его к столкновению с высшими начальниками ФСБ, один из которых, по утверждению Трепашкина, попытается убить его. Этот инцидент, как и многие другие раскрывшие гниль того, что происходило после развала Союза, касался сепаратистской южной республики Чечни.

К декабрю 1995 года продолжавшаяся год война чеченских повстанцев, борющихся за независимость Чечни, с Россией дошла до унизительной для России ничьи. Успех чеченцев состоял в том, что со времен Советского Союза чеченская мафия контролировала почти весь российский криминалитет, поэтому когда российское общество стало криминальным, оно сыграло на руку чеченским сепаратистам. Для поставки современного оружия повстанцам нужно было только дать взятку российским полковникам, у которых были склады такого оружия, а деньги предоставлялись чеченской мафией, которая оперировала по всей стране.

Насколько высоко доходил этот удобный сговор? Трепашкин получил свой ответ в ночь 1 декабря, когда вооруженная группа ФСБ захватила московский офис банка Солди. Захват той ночи был кульминацией сложного оперативного задания, которое Трепашкин помог возглавить и которое должно было поймать известную группировку банковских вымогателей, связанных с чеченским лидером Салманом Радуевым. Успех был огромный: были пойманы более двадцати вымогателей, в том числе 2 офицера ФСБ и российский генерал.

Но внутри банка ФСБшники нашли кое-что другое. Чтобы предотвратить возможность засады, бандиты поставили прослушивающие жучки по всему зданию и подсоединили их к машине стоящей снаружи. Система была не особенно продвинутая, но создавала вопрос: откуда у этой банды могло быть такое оборудование?

«У таких устройств есть серийные номера», — объяснил Трепашкин, — «поэтому мы провели их по системе и обнаружили, что оно пришло или из ФСБ или из Министерства Обороны». Это было очень веское обвинение, так как доступ к такому оборудованию был строго ограничен. Это означало то, что высокопоставленные полковники находились в прямом сговоре с бандитской группировкой, которая к тому же спонсировала войну против России. По стандартам любого государства, это уже была не коррупция, а измена.

Но как только Трепашкин начал расследование, глава отдела внутренней безопасности Николай Патрушев отстранил его от дела. К тому же ни одного обвинения не было предъявлено захваченным российским полковникам и почти все пойманные в банке люди были отпущены. Вместо этого Патрушев завел дело против Трепашкина. Оно продлилось почти два года, во время которых Трепашкин дошел до точки кипения. В мае 1997 года он написал открытое письмо президенту Ельцину, в котором он подробно описал свою роль в расследовании и обвинил большинство начальников ФСБ в сотрудничестве с мафией и даже в рекрутировании бандитов в ранге ФСБ.

«Я думал, что если президент узнал бы о том, что происходит», — сказал Трепашкин, — «то он бы что-нибудь сделал. Это было ошибкой с моей стороны». Как оказалось, Борис Ельцин сам был очень коррумпирован, а письмо только предупредило ФСБшников о назревающей проблеме. Через месяц Трепашкин добровольно ушел с работы, не выдержав давления со стороны коллег и начальства. Но это не означало, что он собирался тихо исчезнуть. Тем же летом он подал в суд на главу ФСБ, а также жалобы, которые доходили даже до самого директора. Тогда Трепашкин еще верил в то что честь «конторы» можно было восстановить и что кто-то выйдет из тени и потребует реформы. Однако его настойчивость только еще больше убедила начальников ФСБ, что настало время решить его проблему раз и навсегда. Один из первых, к кому они обратились, был Александр Литвиненко.

На первый взгляд Литвиненко казался подходящим для такого задания. Вернувшись в Москву после контртеррористической оперативной работы на жестком чеченском фронте, он был переведен в новый и сильно засекреченный отдел ФСБ под названием «Управление по разработке преступных организаций» (УРПО). Литвиненко еще не знал, что эта была группа наемников. В книге «Смерть диссидента», написанной Алексом Гольдфарбом и вдовой Литвиненко Мариной, Литвиненко описывает встречу с начальником в октябре 1997 года: «Есть один Михаил Трепашкин. Это твой новый объект. Иди, возьми его дело и ознакомься с ним».

Прочитав его дело, Литвиненко узнал о его расследовании банка Солди, а также о его иске против главы ФСБ. Он не мог понять, что именно он должен был делать с Трепашкиным.

«Ну, это деликатная ситуация», — позже цитировал своего начальника Литвиненко. — «Ты же знаешь — он подал в суд на директора и дает интервью. Мы должны его заткнуть, сам директор приказал».

Вскоре Литвиненко утверждал, что его список увеличился и включил в себя Бориса Березовского — олигарха и влиятельного кремлевского персонажа, которого кто-то могущественный теперь хотел уничтожить. Литвиненко тянул время и придумывал оправдания, чтобы не выполнять задание.

По утверждению Трепашкина, во время этого периода на него были совершено по крайней мере два покушения: провалившаяся засада на пустынной московской автостраде и еще снайпер, который не мог найти хороший прицел с крыши. В других случаях, говорит он, его предупреждали друзья, еще работавшие в «конторе».

В ноябре 1998 года предполагаемый заказ ФСБ на Трепашкина и Березовского был раскрыт перед публикой, когда Литвиненко и четыре сотрудника его группы собрали пресс-конференцию в Москве и рассказали об убийствах, которые им приказали выполнить. Также присутствовал и Михаил Трепашкин.

И на этом, казалось бы, дело было закрыто. Литвиненко, лидер полковников-диссидентов, был уволен, но не наказан. А Трепашкин, к большому удивлению, выиграл свой иск против ФСБ, женился во второй раз и получил работу в налоговой полиции. Он решил тихо отслужить свой срок и потом уйти на пенсию.

Однако в сентябре 1999 года взрыв жилых домов потрясет все российское политическое общество. Эти взрывы также заставят Трепашкина и Литвиненко вернуться в их темный мир, на этот раз с общей целью.

Посреди той массовой истерии, которая поглотила Москву после взрыва на улице Гурьянова, рано утром 13 сентября 1999 года власти были предупреджены о подозрительной деятельности в жилом доме на окраине города. Не найдя ничего странного, служба безопасности закончила осмотр дома 6/3 на Каширском шоссе около 2 часов ночи и уехала. В 5:03 утра девятнадцaтиэтажное здание было разрушено мощной бомбой, погиб 121 человек.

3 дня спустя жилое здание в Волгодонске, городке на юге России, было взорвано, на этот раз бомбой из грузовика, убив 19 человек.

В московском кафе Трепашкин стал нехарактерно угрюмым. Целую минуту он пристально смотрел вдаль.

«Просто казалось невероятным», — сказал он, наконец. — «Вот так я сначала подумал. Страна озабочена, члены комитетов бдительности задерживают неизвестных на улице, везде есть блокпосты. Так что — как эти террористы бродят так свободно, что у них есть время устроить и привести в исполнение такие сложные теракты? Казалось невозможным».

Еще один аспект, в котором сомневался Трепашкин, был вопросом мотива.

«Обычно очень легко найти мотив», — объяснил он, — «или деньги, или ненависть, или ревность, но что привело чеченцев к этим терактам? Очень мало людей подумали об этом».

С одной точки зрения, это, может быть, понятно. Отвращение к чеченцам — очень глубоко в русском обществе и стало еще сильнее во время войны за отделение Чечни девяностых годов. Невыразимые злодеяния совершили обе стороны в течение этого конфликта, и чеченские повстанцы не решались воевать в России самой или нападать на гражданское население. Но эта война окончилась в 1997 тем, что Борис Ельцин подписал договор, признавший автономию Чечни.

«Так зачем это?» — продолжал Трепашкин. — «Зачем хотели бы чеченцы спровоцировать российское государство, когда уже достигли всего, за которое воевали?»

А еще что-то беспокоило бывшего уголовного следователя: состав нового российского правительства.

В начале августа 1999 года – лишь за несколько недель до первого взрыва в Буйнакске – президент Ельцин назначил своего третьего по счету премьер-министра за менее чем три месяца. Он был небольшим человеком, без чувства юмора, почти неизвестным российской общественности — которого звали Владимир Путин.

Он был так неизвестен, потому что, за нескольких лет до этого, Путин был еще одним средним офицером КГБ/ФСБ, трудившимся незаметно. В 1996 году Путину дали место в Управлении делами президента — ключевом управлении в аппарате патронажа Ельцина, которое дало Путину рычаги, с помощью которых он мог оказать или не оказать услуги инсайдерам в Кремле. Как видно, он хорошо провел свое время: в течение трех следующих лет Путина повысили до заместителя руководителя администрации президента, потом до директора ФСБ, а теперь и до премьер-министра.

Но, хотя Путин еще был малоизвестным широкой публике в сентябре 1999, Михаил Трепашкин уже был хорошо знакомым с ним. Когда скандал УРПО стал достоянием публики, Путин был директором ФСБ и лично уволил Александра Литвиненко за то, что он его инициировал: «Я уволил Литвиненко, потому что офицеры ФСБ не должны устраивать пресс-конференции и не должны делать внутренние скандалы публичными».

А в равной степени вызвало тревогу Трепашкина то, кого выбрали наследником Путина на посту директора ФСБ — Николая Патрушева. В должности начальника Управления собственной безопасности ФСБ сам Патрушев освободил Трепашкина от обязанности следователя дела Банка Солди, и он был одним из тех правительственных чиновников, которые наиболее страстно утверждали о чеченской связи со взрывами жилых домов.

«Так что была видной эта динамика», — сказал Трепашкин, — «и было правительство, способствующее ей: за этим стоят чеченцы, и поэтому теперь нам надо расправиться с чеченцами.

Но тогда произошло что-то очень странное. Произошло в спокойном провинциальном городе Рязань, которое находится в 200 километрах к юго-востоку от Москвы.

В атмосфере повышенной бдительности, которая охватила страну, несколько жителей дома 14/16 по улице Новоселов в Рязани заметили, что вечером 22 сентября к их дому подъехали белые «Жигули». Они совсем испугались, когда увидели двух мужчин, которые вынесли несколько больших мешков из багажника машины и принесли их в подвал перед тем, как уехали со всей быстротой. Жители позвонили в милицию.

В подвале обрнаружили три белых мешка по 50 килограммов, привязанных к детонатору и взрывному таймеру. Пока милиция быстро эвакуировали всех из дома, позвонили местному эксперту ФСБ по взрывчатым веществам; он установил, что мешки содержали RDX — взрывчатое вещество, достаточно сильное, чтобы снести целый дом. Между тем выставили блокпосты на всех дорогах из Рязани, и началась широкомасштабная охота на «Жигули» и его пассажиров.

К следующему дню событие в Рязани стало известным всей России. Премьер-министр Путин поздравил жителей с бдительностью, пока министр внутренних дел хвалил недавние улучшения в работе органов безопасности, «как, например, предотвращенная попытка взорвать дом в Рязани».
Может быть, все так закончилось бы, только в этот вечер двоих из подозреваемых задержали. К удивлению местных властей, оба предъявили удостоверения ФСБ. Через некоторое время позвонили из штаб-квартиры ФСБ в Москве и сказали, чтобы этих двоих освободили.

На следующее утро директор ФСБ Патрушев выступил по телевидению, чтобы сообщить совсем новую версию событий в Рязани.

Случай в доме 14/16 по улице Новоселов, объяснил он, не был неудачным терактом, а скорее «тренировкой» ФСБ, чтобы проверить бдительность общества. Далее он сказал, что в мешках в подвале были не взрывчатые вещества, а именно обычный домашний сахар.

Противоречия в версии ФСБ были многочисленными. Как согласовать утверждения штаб-квартиры ФСБ о мешках сахара с анализом местной ФСБ, который нашел RDX? Если была на самом деле тренировка, почему не сообщили местной ФСБ досрочно, или почему Патрушев сам не говорил об этом в течение полутора дней охоты на террористов? К тому же, почему взрывы в жилых домах сразу перестали происходить после Рязани? Если бы теракты были действительно устроены чеченскими террористами, тогда, несомненно, унижение ФСБ в Рязани вдохновило бы их устроить больше терактов.

Но время таких вопросов уже истекло. Даже пока премьер-министр Путин выступал вечером 23 сентября, хваля жителей Рязани за бдительность, российские военные самолеты стали наносить удары по Грозному, столице Чечни. Через несколько дней российские броненосные батальоны вошли в Чечню, и Вторая чеченская война началась.

После этого события стали развиваться очень быстро. 31 декабря 1999 года Борис Ельцин потряс страну, когда объявил, что уходит с поста, и решение вступает в силу прямо сейчас. Таким образом, Владимир Путин стал действующим президентом до того, как состоялись новые выборы. И вместо того, чтобы состояться когда-то летом, как сначала было запланировано, выборы теперь состоятся через десять недель. Конкурентам Путина осталось мало времени подготовиться.

Согласно опросу о предпочтениях граждан на выборах президента, который был проведен в августе 1999 года, Путин получал менее двух процентов поддержки. К марту 2000, на волне популярности за его стратегию тотальной войны в Чечне, он вступил на пост с 53 процентами поддержки избирателей. Правление Владимира Путина началось, и отныне Россия уже никогда не будет такой, какой была раньше.

В ходе нашей следующей встречи Трепашкин меня пригласил в собственную квартиру. Это меня немного удивило — мне сказали, что по причине безопасности Трепашкин редко приводит посетителей домой – но, по-моему, он считал, что все его враги все-таки знают, где он живет.

Это было достаточно приятное место, разве что спартанского вида, на первом этаже многоэтажки, окруженной другими многоэтажными башнями на севере Москвы. Трепашкин провел меня по квартире, и я заметил, что единственным местом с намеком на беспорядок была маленькая комната, заполненная бумагами — практически стенной шкаф — в которой он устроил рабочий кабинет. Одна из его дочерей была дома, она принесла нам чай.

С немного стеснительной улыбкой, Трепашкин сообщил мне что у него была еще одна причина, по которой он редко устраивал рабочие встречи дома — его жена. «Она хочет, чтобы я перестал заниматься этими политическими вещами, но сегодня утром ее нет…». Улыбка сошла с его лица. «Это из-за рейдов. Вы знаете, они вламывались сюда», — он махнул рукой в сторону входной двери, — «со своими автоматами, крича приказы; детей очень сильно испугали. Это очень повлияло на мою жену, она теперь постоянно боится, что это опять может произойти».

Первый из этих рейдов был в январе 2002 года. Поздно ночью группа оперативников ФСБ ворвалась и устроила обыск, перевернув квартиру вверх дном. Трепашкин утверждает, что тогда они ничего не нашли, но вместо этого подбросили достаточно «доказательств» — несколько секретных документов из архивов ФСБ, несколько пуль — что позволило прокуратуре «повесить» на него три серьезных обвинения.

«Так они мне дали понять», — объяснил он, — «что они меня в покое не оставят, пока я не «образумлюсь».

У Трепашкина было представление о том, что привлекло к нему внимание ФСБ: всего за несколько дней до этого рейда ему начал звонить человек, считавшийся режимом Путина одним из главных предателей России, — Александр Литвиненко.

Служебное падение подполковника Литвиненко произошло быстро. После его пресс-конференции в 1988 году, где обвинил УРПО в организации покушений, он провел девять месяцев в тюрьме по обвинению в «злоупотреблении служебным положением», после чего ему пришлось уехать из России, когда прокуратура готовила ему очередное обвинение. С помощью ссыльного олигарха Бориса Березовского Литвиненко удалось уехать и поселиться в Англии, где совместно с Березовским они решили предать огласке то, что они считали преступлениями путинского режима. Их главной целью было выяснить правду о взрывах жилых домов.

«Вот поэтому он и звонил», — объяснил Трепашкин. — «Ливиненко, конечно, не мог приехать в Россию, и ему нужен был кто-то здесь, чтобы помочь в расследовании».

Легче сказать, чем сделать — к январю 2002 года в России произошли большие перемены. За те два года, с момента, когда Путин был избран президентом, еще недавно процветавшие независимые СМИ практически исчезли, а политическая оппозиция была постепенно выдавлена на обочину, потеряв всякое значение.

Одним из индикаторов этого «похолодания» стало переписывание самой подозрительной части официальной версии о взрывах — «тренировочном задании» ФСБ в Рязани. К 2002 году начальник Рязанского отделения ФСБ, который руководил поиском «террористов», стал подтверждать официальную версию о тренировочном задании. Местный офицер ФСБ, эксперт-взрывотехник, который клялся перед телевизионными камерами, что в рязанских мешках была настоящая взрывчатка, вдруг замолчал о всем происшедшем, а затем вовсе пропал из виду. Даже жители дома 14/16 по улице Новоселов, некоторые из которых участвовали в съемке документального фильма шесть месяцев после инцидента, в котором полностью отрицали версию ФСБ и настаивали, что бомба была настоящей, теперь отказывались об этом с кем-либо разговаривать, разве что говоря, что, возможно, они все-таки ошибались.

«Я сказал Литвиненко, что единственная возможность помочь заключается в том, чтобы я смог принять участие в расследовании в какой-то официальной должности», — объяснил Трепашкин. «Если я просто начну копать сам по себе, меня очень быстро остановят».

Такая официальная должность была организована на встрече в офисе Бориса Березовского в Лондоне в начале марта 2002 года. Один из присутствующих — депутат Государственной Думы Сергей Юшенков — взялся организовать независимую комиссию по расследованию взрывов и назначить Трепашкина одним из ее членов. На встрече также присутствовала Татьяна Морозова, уехавшая из России и проживающая в Милуоки, штат Висконсин. Мать Морозовой погибла при взрыве на улице Гурьянова и по российским законам могла получить доступ к материалам официального расследования. Поскольку Трепашкин недавно получил лицензию адвоката, было решено, что он будет официально представлять интересы Морозовой и попросит суд разрешить ему доступ к материалам ФСБ о взрыве на улице Гурьянова.

«Я согласился на оба эти предложения», — сказал Трепашкин, — «но вопрос был, с чего начать. Большинство источников были ненадежными, а свидетельства людей менялись, поэтому моей первой задачей было получить доступ к результатам экспертиз».

Проше сказать, чем сделать — отличительной чертой официального расследования взрывов была своеобразная поспешность с очисткой мест взрывов. Если, к примеру, американцы потратили полгода на просеивание всех обломков Всемирного Торгового Центра после 11 сентября, подходя к этому как к сбору вещественных доказательств с места преступления, российские власти сравняли с землей дом 19 по улице Гурьянова спустя буквально несколько дней после взрыва и увезли все обломки на городскую свалку. Та небольшая часть вещественных доказательств, которая была собрана — и еще не известно, была ли она вообще – была, скорее всего, заперта в хранилищах ФСБ.

То что он обнаружил, не имело прямого отношения ко взрывам, но Трепашкину удалось найти нечто интересное.

Одной из странностей всей этой истории было заявление спикера Думы Геннадия Селезнева, которое он сделал утром 13 сентября 1999 года. «Я только что получил информацию», — он сказал депутатам. — «Сегодня ночью был взорван жилой дом в городе Волгодонске».

Той ночью действительно был взорван жилой дом, но Селезнев ошибся с городом; взрыв случился в доме 6/3 на Каширском шоссе в Москве, что поставило спикера в затруднительное положение, когда три дня спустя в Волгодонске действительно произошел взрыв дома. По крайней мере, один из депутатов Думы заподозрил неладное.

«Господин спикер, объясните, пожалуйста», — задал он вопрос Селезневу в Государственной Думе, — «как вы в понедельник узнали о взрыве, который случился в четверг?»

Вместо ответа у задавшего вопрос был немедленно отключен микрофон.

Это наводило на подозрения, что кто-то в ФСБ просто перепутал, в каком порядке взрывы должны были произойти, и сообщил Селезневу «новости» в обратном порядке.

Потратив почти три года на поиски объяснения этого факта, Трепашкин заключил, что Селезнев получил ошибочное сообщение от офицера ФСБ, но он не хотел говорить, как ему удалось прийти к этому заключению.

Однако вместе с продвижением в расследовании росла и опасность, угрожающая Трепашкину. Один из присутствующих на встрече в Лондоне — правозащитник и помощник Березовского Алексей Гольдфарб почувствовал озабоченность этой угрозой и назначил с ним встречу в начале 2003 года на Украине. Они никогда не встречались до этого, и после первой встречи у Гольдфарба осталось странное впечатление.

«Он один из самых странных людей, которых мне приходилось встречать», — вспоминает Гольдфарб. «Его не интересовали ни политические, ни философские аспекты того, чем он занимался. Для него это было просто расследование совершенного преступления. Я даже подумал: «Может, он сумасшедший? Неужели он не понимает, какая сила ему противостоит?». Но потом я решил для себя, что он просто суперчестный милиционер – знаете, вроде Серпико. Он просто делал то, что считал правильным, вот и все». Все равно Гольдфарб чувствовал, что он должен по крайней мере предупредить Трепашкина о возрастающей угрозе, если власти решат его остановить. Но чем больше он напирал на это, тем упрямее становился Трепашкин.

«Он не хотел об этом слышать», — вспоминает Гольдфарб. «Мне кажется, он все еще верил в то, что это борьба за реформу системы, а не в то, что он теперь ей противостоял».

Однако получилось так, что первый удар системы пришелся не по нему. В апреле 2003 года депутат Государственной Думы Сергей Юшенков, который назначил Трепашкина в свою комиссию по расследованию, был убит прямо перед подъездом своего дома в Москве, выстрелом на глазах у всех. Через три месяца еще один участник комиссии умер при загадочных обстоятельствах. После этих двух смертей независимое расследование было практически закрыто — что также означало, что Трепашкин теперь должен полагаться в основном на самого себя. Тем не менее, действуя в качестве адвоката Татьяны Морозовой, он не сдавался — и в июле 2003 года он, наконец, вышел на золотую жилу. Это зависело от того, как завершится тот случай, и все попытки очиститься после этого факта были бесполезны.

Спустя несколько часов сразу после взрыва бомбы на улице Гурьянова ФСБ выпустила фоторобот подозреваемого, составленного по описанию управляющего дома. Но вскоре, и без всякого объяснения, этот фоторобот заменили образом совершенно другого человека, которого давно опознали как Ачимезa Гочияевa, мелкого бизнесмена из Карачаево-Черкесии, немедленно сбежавшего и скрывшегося. Весной 2002 года Александр Литвиненко и его сотрудник выследили Гочияева в отдаленном краю Грузии, где, с помощью посредника, он упорно настаивал, что ФСБ его подставила и он сбежал только потому что был уверен, что его убьют.

Личность человека в первом фотороботе еще больше заинтересовала Трепашкина, когда, изучая объемистое дело ФСБ на улицу Гурьянова, он нигде не мог найти ни одной ее копии. В конце концов он начал рассматривать архивы газет в надежде, что одна из них напечатала этот эскиз до того как ФСБ успела остановить их распространение. И нашел.

На рисунке был изображен мужчина 30 с чем-то лет, с квадратной челюстью, темными волосами и в очках. Трепашкин был уверен, что он его знал, и что он его даже арестовал 8 лет назад. Он полагал, что это было изображение Владимира Романовича, агента ФСБ, который подобрал людей в состав автофургонa с электронным наблюдением для банды Радуева во время грабежа банка Солди.

Изначальная мысль Трепашкина была найти Романовича и постараться убедить его раскрыть свое участие во взрывах домов. Не так быстро, как он рассчитывал, но Трепашкин выяснил, что Романович уехал из России на Кипр и летом 2000 года, после того как его сбила машина, которая скрылась, он там скончался.

Трепашкин затем нашёл первоначальный источник эскиза — управляющего дома на Улице Гурьянова.

«Я показал ему фоторобот Романовича», — сказал Трепашкин, сидя в своей гостиной, — «и он мне сказал, что изображение было правильно нарисовано, точно как он описал его милиции. Но затем они отвезли его на Лубянку, где они показали ему эскиз Гочияева и настаивали что это и был мужчина, которого он видел.

Потрясенный, Трепашкин собирался удивить властей. ФСБ к этому времени уже давно опубликовало имена девяти человек, которые якобы были ответственны за взрывы в Москве и в Волгодонске. Эти взрывы же и были предлогом для новой войны с Чечней, хотя ни один из подозреваемых не был чеченцем. Согласно сообщениям, к лету 2003 года пятеро из них были мертвы, двое были на свободе, и судебный процесс еще двоих был назначен на октябрь. В качестве адвоката Татьяны Морозовой Трепашкин собирался присутствовать в суде и представить эскиз Романовича как улику для оправдания.

Он принял дополнительные меры предосторожности. Перед началом суда он встретился с Игорем Корольковым, журналистом независимого журнала «Московские Новости» и в деталях описал отношение Романовича к делу.

«Он сказал: ‘если они до меня доберутся, хотя бы все будут знать, почему’», — пояснил Корольков. — «Он был напуган и напряжен, потому что я думал, что он уже знал, что за ним идут».

Конечно же, через короткое время после встречи с Корольковым власти забрали Трепашкина. В течение времени, когда он задерживался, ФСБ еще раз провела рейд по его квартире, на этот раз привлекался целый автобус агентов. Я понимаю, что для соседей это было очень увлекательно», — сказал Трепашкин, смеясь, — «самое большое происшествие здесь за долгое время».

Они его задержали по старой запасной причине ФСБ — владение оружием без лицензии — но судья, очевидно, знакомый с этим клише, сразу же отверг обвинения. Прокуроры тогда вернулись к обвинениям Трепашкина, которые еще рассматривались со времени предыдущего рейда, за два года до этого, и за секретные документы, которые, как он утверждает, ему подложили. Этого было не много, но достаточно. После закрытого суда Трепашкина приговорили к четырем годам тюрьмы за неправильное обращение с имеющим гриф материалом и отослали в тюремный лагерь на Урал.

В его отсутствие двоих мужчин, которых судили за взрывы жилых домов, обвинили и приговорили к пожизненному заключению. Официально объявляя дело закрытым, правительство приказало ФСБ запечатать все следственные документы по делу на следующие 75 лет.

Мой последний вопрос к Михаилу Трепашкину был, в какой-то степени, импровизированным.

Мы стояли на тротуаре около его корпуса, и я его спросил: если бы он смог тогда оглянуться на траекторию его жизни за последние пятнадцать лет, изменил бы он что-нибудь?

Вопрос был импровизированным, потому что люди в ситуации Трепашкина, которые боролись с властями и проиграли, почти без исключения скажут «нет»: в поисках правосудия, свободы, или в стремлении изменить общество к лучшему, они объясняют, они бы сделали все так же снова. Люди в таких ситуациях говорят это себе, чтобы придать значение своим мучениям.

Вместо этого Трепашкин подсмеялся и сморщил лицо в своей отличительной улыбке.

«Да», сказал он, — «я бы много чего изменил. Сейчас я вижу, что доверчивость — один из моих недостатков. Я всегда думал, что не сама система, а только несколько нехороших людей создают проблемы. Даже когда я был в тюрьме, я никогда не верил, что Путин мог на самом деле стоять за этим. Я всегда думал, что, как только он узнает, меня немедленно выпустят». Трепашкин перестал улыбаться и пожал своими широкими плечами. «Как я догадываюсь, определенная наивность привела меня к ошибкам».

Я не был полностью в этом уверен. Я подозревал, что его «недостаток», более чем наивность, заключался на самом деле-то в старинном — если даже не в средневековом — чувстве преданности. Во время нашей первой встречи Трепашкин дал мне копию своего резюме, которое состояло из шестнадцати страниц, и первое, что бросилось мне в глаза, было, как он выделил свои многочисленные награды и похвалы за все годы службы государству: как специалист морского флота, как офицер КГБ, как следователь ФСБ. Как это ни обычно или не удивительно, он верил по-настоящему. Как еще можно объяснить годы, когда он работал в должности следователя, тщательно ведя дела против организованных синдикатов или продажных чиновников, и в то же время упорно отрицал то, что в новой России сами воры всем и заведовали?

Конечно же, это чувство неизменной преданности и парализовало Трепашкина, оно же и предотвратило его от познания своих «ошибок», от перемен в жизни, чтобы отдалиться от неприятностей. По такому же счету, даже перемена местоположения нашей встречи говорит о непреклонности Трепашкина; его жена вернулась раньше, чем ожидалось, и немедленно выгнала нас на улицу.

«Ну, что поделаешь?» — прошептал Трепашкин, когда мы убегали, будто он ничего не мог предпринять.

Но, возможно, для резкости его жены в тот день — 25 сентября — была другая причина. В тот день Трепашкин собирался идти на Пушкинскую площадь, чтобы встретиться с небольшой группой сторонников, где в 6 часов они бы провели демонстрацию с требованием нового расследования взрывов. «Приходи», — сказал он со своей обычной улыбкой. — «Может, интересно будет».

За пять лет, с того времени, когда Трепашкина посадили, в России произошло много перемен — и ни одна из них не была особо благоприятной для человека в его ситуации. В марте 2004 года Владимира Путина избрали на второй срок президентства с 71% процентом голосов, и он распорядился более действенно ограничить политическую свободу и свободу слова. В октябре 2006 года, в лифте своего дома, насмерть застрелили Анну Политковскую, ведущую журналистку России, которая в значительной степени писала о темных связях между ФСБ и чеченскими «террористами». На следующий месяц пришла очередь устранить Александра Литвиненко.

И, возможно, самое большое расстройство — российский народ в этом не видел больших причин для беспокойства. Наоборот, с экономикой, процветающей за счет потока денег из нефти, большинство были довольны образом Путина как силача, и его все более и более воинственным расположением духа по отношению к окружающему миру, передавая дуновение возвратившейся сверхдержавы.

Этот образ был подходяще использован в мае 2008 года, когда Путин, которому конституция запрещает работать на третий срок в должности президента (хотя он остался в кабинете в роли премьер министра), официально передал вожжи своему лично отобранному наследнику, Дмитрию Медведеву. На этот случай, оба из них были в похожих черных куртках, Медведев в джинсах, важно проходя через Красную Площадь, выглядя скорее как пара гангстеров, нежели как главы государства. Даже свирепое вмешательство России в Грузии в августе 2008 года, акт, который был единогласно осужден на Западе, породило новую вспышку российской национальной гордости, новый взлет популярности Путина.

Может, тогда и не удивительно, что митинг на Пушкинской площади в тот вечер был довольно жалким зрением. Помимо Трепашкина и его самых близких помощников, может, там оказалось тридцать человек. Многие из них — старики, которые потеряли родственников при взрывах, они стояли молча на тротуаре, держа в руках плакаты или выцветшие фотографии своих погибших. Этот небольшой кружок стоял под присмотром восьми милиционеров в форме – и, скорее всего, нескольких других в штатском — но это казалось совсем не обязательно. Из огромных толп проходящих мимо в час пик мало кто посмотрел дважды на протестующих.

Когда я глядел на Трепашкина в тот вечер, мне казалось, что может существовать другое объяснение вопросу, почему кто-то, как он, еще был жив, а такие люди, как Литвиненко и Политковская, были мертвы. Отчасти, без сомнения, потому что Трепашкин старался не показывать указательным пальцем прямо на Путина или на кого-либо еще в связи с бомбежками домов. Это подходит его расположению ума как криминального следователя: ты только обвиняешь на основании фактов, того, что можно узнать и уточнить.

И, конечно же, другая часть причины состоит в его односторонней сосредоточенности на взрывах домов, в том, что он относится к этому делу с тем же уровнем упорства, с каким он отнесся к делу грабежа банка Солди. В этом и состояла проблема Литвиненко и Политковской: они обвинили стольких членов правящего круга России, что они обеспечили безопасность своих врагов их количеством. Для Трепашкина, кроме взрывов домов, больше ничего не существовало, и если бы его убили, вся Россия бы знала, почему.

Хотя ирония судьбы состоит в том, что чем дальше он продвигает это дело и чем больше он требует открытого следствия, Трепашкин, возможно, продвигает себя ближе и ближе к уничтожению. Пока люди, стоящие за взрывами, уверены, что они выиграли, или хотя бы что они достаточно захоронили прошлое, он в относительной безопасности. Когда толпы начнут брать его листовки, тогда опасность возрастет.

И тот день, возможно, быстро приближается. В условиях разрушений в мировой экономике в прошлом году мало стран были опустошены больше, чем Россия, и почти каждый день приносит новые народные протесты: против олигархов, против политики, и все больше против самого Путина. Сейчас уже, может, осталось недолго, когда российский народ спросит себя, как это все началось, и вспомнит ужасные происшествия сентября 1999 года.

Но тот вечер на Пушкинской площади не стал таким днем. В тот вечер толпы еще по-настоящему верили в возрождение России, торопясь мимо Трепашкина к метро и домой, торопясь к светлому, блестящему будущему, которое пообещал им их правитель.

СКОТТ АНДЕРСОН, журналист и автор, который передавал из горячих точек по всему миру.